Обращение за обновленным мандатом – это вызов собственному окружению, жест недоверия, непонимания и непризнания меняющейся реальности. Путин противопоставляет «нормальную работу» и «рысканье глазами» – по сути, это запрет соратникам обсуждать их собственное будущее
Голосование по поправкам многим кажется переломным моментом, шагом России в новую реальность. С марта в стране разлито ощущение сложной хирургической операции, как будто врачи наконец признали, что у пациента какое-то тяжелое, трудноизлечимое заболевание, и теперь что-то безвозвратно вырежут, после чего жизнь уже никогда не будет прежней.
Некоторые новые свойства российского режима уже описаны – переформатируется «путинское большинство», появляется вакуум легитимности, слабеет лидерство Путина, нарастает дезорганизация управления и потеря направления движения страны. Россия действительно станет другой после 1 июля, но это коснется не столько отношений власти и общества, сколько Путина и путинской олигархии.
Элита без будущего
Одна из главных интриг голосования – зачем оно вообще понадобилось Путину? На этот вопрос часто отвечают, что ему нужно легитимировать новый порядок, его новую Конституцию, обновить общественный договор. Эти объяснения разумны, но не учитывают еще один важный аспект голосования – то, как оно скажется на отношениях Путина с элитой.
«Путинское большинство», которое естественно и стабильно вне зависимости от реальности, давно стало для президента не столько союзником или опорой, сколько аргументом в его диалоге с собственным окружением. И нынешний референдум – это попытка получить письменное подтверждение, сертификат народного доверия. Путин намерен повесить его перед носом элит, которые и есть истинный источник его тревог.
Еще в марте в интервью ТАСС Путин признавал, что «элиты, да, могут нервничать». «Это минус. Это… разбалансировка», – сожалел он. На днях президент высказался еще более эмоционально: без «обнуления сроков», «года через два, я знаю это по собственному опыту, уже вместо нормальной, ритмичной работы на очень многих уровнях власти начнется рысканье глазами в поисках возможных преемников».
Страх, что элиты начнут рыскать в поисках преемников, а не работать, объясняет желание оформить с ними отношения иначе. Неудобный для Путина поход в народ за «сертификатом» выдает его растущее недоверие к истеблишменту, которое сильнее страха перед возможным падением рейтинга.
Любой правитель выстраивает свою власть либо на контракте с народом, что позволяет ему навязывать свои решения элите, либо на контракте с элитой, помогающей строить народ. Путин, придя к власти в 2000 году, опирался на то самое путинское большинство, которое позволило ему зачистить и нейтрализовать ельцинскую элиту – губернаторскую фронду, олигархов. Тогда элиты представляли собой потенциального (а то и фактического) противника, источник угроз и дестабилизации.
Однако после нейтрализации ельцинских элит изначально малочисленная путинская команда стала быстро разрастаться, обрела собственные амбиции, превратилась в мощный класс путинской олигархии. Сегодня она представляет собой сплошную и одновременно фрагментированную массу, которая не просто существует, но правит, имея мало общего с небольшой группой друзей Путина начала 2000-х.
Немало сказано о растущей разнице в повестке Путина и российского общества. Но не менее разительно расходятся повестки государства и путинской олигархии. Сергей Чемезов критикует недопуск оппозиции на выборы в Мосгордуму, Игорь Сечин срывает сделку с ОПЕК и, несколько раньше, сажает путинского министра экономики, сислибы настаивают на нормализации отношений с Западом, силовики действуют без особой оглядки на Кремль – достаточно вспомнить, сколько уголовных дел вызывали внутриэлитные расколы: Майкл Калви, «Седьмая студия», посадки бизнесменов из списка Титова, дело Голунова, массовые аресты по итогам прошлогодних летних протестов.
Путинская элита стала настолько масштабной, что уже не может позволить себе не иметь собственные корпоративные приоритеты, которые не всегда совпадают с приоритетами государства.
Нет, путинская элита не выходит из-под контроля – она просто стала частью этого самого контроля, но при этом уже не вмещается в единую логику, а властная вертикаль, как бы красиво она ни проводила выборы, для этого не предназначена.
Естественным путем путинская олигархия становится более автономной. В начале 2000-х она искала место в чужеродной среде и копила активы, действуя от имени Путина. Сейчас накопленные ресурсы и доминирующее положение позволяют ей действовать от собственного имени и из корпоративных приоритетов.
Каждый в ней по-своему незаменим – нет вторых Сечина, Кадырова, Патрушева, Ковальчуков, Ротенбергов и даже Пригожина. Оказывая услуги Путину, они делают его зависимым от их успешности. Это ощущение набирающей силу элитной стихии, которая вроде бы полностью лояльная, не может не тревожить президента. Ведь даже у послушной элиты может наступить момент, когда в обмен на служение национальному лидеру она потребует гарантий собственного будущего и возможностей за это будущее бороться.
Путинская олигархия стала мощной, амбициозной и доминирующей частью российского истеблишмента. Поэтому она неизбежно должна просчитывать сценарии развития России и при Путине, и после него.
Рыскающие глаза за спиной
Президент считает, что продолжает опираться на народ – это его исключительный политический ресурс, который при необходимости можно противопоставить собственной элите. Но контракт с народом разрушается, а зависимость от элиты растет. Проблемы в отношениях с истеблишментом теперь не в лояльности, а в том, что стало невозможно обеспечить достаточный уровень взаимного понимания, информированности, движения в едином направлении.
Идет размежевание сфер ответственности: Путин, забрав себе стратегию и геополитику, оставил соратникам все остальное. Понятно, что сегодня президент по-прежнему может вторгнуться в любую сферу, развернуть любую сделку, поставить крест на любой инициативе. Но, забросив рутинные дела, он начал терять чутье, интуитивную связь с происходящим, что делает его одновременно более недоверчивым и более уязвимым для манипуляций.
В 2000 году были Сечин, Ротенберг и Ковальчук. Сегодня за этими именами – гигантские конгломераты институционального, финансового и политического влияния, не нуждающиеся в постоянной опеке со стороны Путина. Это объективная реальность – как дети превращаются в подростков, а потом уходят в самостоятельную жизнь, не обязательно воюя со своими родителями.
Конфликты Путина с элитой, которые он мог позволить себе в 2000-х, становятся потенциально более рискованными и разрушительными для режима. Да и воевать с друзьями – не в стиле Путина. Зато оторванность от оперативных дел создает ощущение того, что ты не контролируешь, что происходит у тебя за спиной, усиливает тревожность и провоцирует недоверие.
Заступив в 2018 году на четвертый, последний срок, президент не выдержал и двух лет в положении хромой утки. Чувство, что за твою судьбу взялись и будущее выходит из-под контроля, быстро стало невыносимым.
Обращение за обновленным мандатом – это вызов собственному окружению, жест недоверия, непонимания и непризнания меняющейся реальности. Путин противопоставляет «нормальную работу» и «рысканье глазами» – по сути, это запрет соратникам обсуждать их собственное будущее.
Президент обозначил свое право монополизировать обсуждение вопроса о транзите. Иными словами, до марта 2020 года, при всей запретности темы преемников, существовал временной ориентир – 2024 год. Сегодня транзит – это уже не вопрос времени. Запрещая обсуждать, что будет после него, Путин пытается успокоить элиты и убрать проблему транзита, но провоцирует обратный эффект – подстегивает недоверие и взаимные подозрения в намерениях этот запрет нарушить.
Путин решил, что ему нужен обновленный мандат от общества на формирование нового режима, с новой Конституцией и президентской монополией на решение вопросов будущего. Формально этот мандат он, скорее всего, получит. Но проблема в том, что президент и элиты могут по-разному понимать степень легитимности этого мандата и интерпретировать реальную прочность общественной поддержки Путина.
Опросы показывают, что больше половины россиян готовы поддержать поправки. Добавим к этому административный ресурс, результат может перевалить за 70%. Но будут ли эти 70% иметь одинаковую политическую цену и для Путина, и путинской олигархии?
Президент может счесть итоги голосования подтверждением того, что российское общество предоставляет ему гарантию на социально-политическое обслуживание «вечного Путина» еще на какое-то количество лет – как минимум до 2024 года. Но у прагматичных элит, далеких от иллюзий о существовании воодушевленного путинского большинства, отношение к этому будет куда более трезвым. Голосование, в организации которого многие из элиты участвуют, получается весьма неприглядным, так что те же 70% можно легко прочитать как 25% реальной поддержки, а то и вообще как отказ в доверии.
Референдум планировался как форма шантажа элиты, но его легитимность неочевидна. Желая поставить кланы на место, Путин в одностороннем порядке проводит для них новые красные линии, делая отношения более прагматичными и менее командными. Это примерно как предложение остаться друзьями после разрыва отношений: если что по делу – обращайтесь, но на близость не рассчитывайте. Лишенные права на будущее, элиты неизбежно продолжат «рыскать глазами» в поисках преемника, но уже не отвлекая Путина от «нормальной работы».
Проводя референдум, Путин хочет зацементировать свой посткрымский мир, который в действительности давно уже подвержен глубокой эрозии. Попытка застрять в исчезающем прошлом пугает многих не только в рядах оппозиции, но и в истеблишменте, где есть желание двигаться вперед. Речь пока не идет о внутриэлитной фронде – скорее об инстинкте самосохранения, когда неработающие инструменты уже не могут гарантировать стабильность.
—
https://carnegie.ru/commentary/82177