В целом, я считаю, живу я неплохо.
Просыпаюсь поздно, потому что спешить некуда: Россию уже продал, и деньги еще есть. Еще полудрема колеблет границы новой реальности, а в мозгу сама собой, по привычке, начинает ворочаться какая–нибудь русофобская дрянь. Не принизить ли, например, думаю, подвиг советского народа в Великой Отечественной? Или, додремав, начать сразу с ревизии нашей прекрасной истории в целом?
Но к первой чашечке кофе — с малиновым, как правило, круассаном (если просыпаюсь в Париже) или сальмоновым бейглом с сыром «Филадельфия» (если доведется размежить веки где–нибудь в Ванкувере) — приоритеты проясняются, и я, не теряя времени, сразу приступаю к оскорблению ветеранов.
Дело это, надо вам знать, требует недюжинного мастерства и звериной ненависти к России, но всего этого у меня навалом, и к полудню ветераны бывают оскорблены поименно и по самое не могу — особенно те из них, которые пачкали пеленки, когда я выходил по возрасту из комсомола.
Ближе к обеду я как правило оправдываю нацизм. Нацизм, как теперь хорошо известно, особенно близок моей душе, и я счастлив, что могу наконец не скрывать это. Я включаю для настроения Вагнера — и начинаю исходить на свастики. Особенно люблю я заниматься этим делом в Израиле — здесь моей нацистской душонке не так одиноко. Когда нас, любителей Гитлера, собирается вместе десять человек, это называется миньян.
Мой обед вкусен, а послеобеденный сон сладок: мы гуляем в нем рука об руку с моей любимой Мадлен (Олбрайт) и расчленяем, расчленяем, расчленяем Россию… Я просыпаюсь в слезах от счастья.
В этом размягченном состоянии особенно хорошо дается мне распространение заведомо ложных сведений с непременным осквернением памяти павших. Как никто умею я сопрягать словоблудие с аморализмом — и странно было бы не воспользоваться этим в обстановке полной безнаказанности.
Перед закатом, когда прощальный свет умиротворяюще льется на ступени Капитолия, я люблю пройтись по берегам Потомака, чтобы в районе Лэнгли получить инструкции на ночь. Как правило, выбор моих заокеанских хозяев колеблется между дискредитацией миролюбивой политики Путина и циничным разламыванием скреп, и я не могу отказать им в этой малости. В конце концов, мы делаем одно большое грязное дело!
…Вечерний чай с заслуженными печеньками остывает на столике у кровати — вдохновение, накатывающее на меня в этот час, не терпит отлагательств. О, этот сладкий миг, о это любимейшее занятие… Не трогайте меня, не отвлекайте на сексизм и педофилию, все потом! — я занят, я клевещу.
Я называю ворами и убийцами лучших, честнейших людей моего отечества, я нахожу какие–то особенные слова для каждого, блять, из них… Я не усну, пока не опорочу и отечество в целом, не засуну скрюченные пальцы во все язвы его, не расковыряю до крови его святую старину. Только тогда придет недолгий покой к продажной моей душонке, только тогда старина Морфей ударит меня наконец по маленькой злобной голове и отрубит до утра.
…Я проснусь поздно, когда все люди доброй воли уже давно ебашат на благо мира и прогресса — проснусь и буду лежать в слабой полудреме, мучительно пытаясь вспомнить, где нахожусь. В какой именно части света и как далеко от родных Сокольников прячусь от народного гнева и справедливого российского суда…
Виктор Шендерович, https://echo.msk.ru/blog/shenderovich/2967552-echo/
https://vectormap.net/product-category/europa_vector_maps/russia_vector_maps/
